Сад безумца

Говорят, что Учитель Шо рассказывал, будто очень далеко отсюда лежит пустыня, жёлтая и каменистая, в обрамлении бело-розовых гор. А появилась она на месте небесных садов, где стали исполняться человеческие желания. Её камни когда-то были людьми. Горы же, подпирающие небо, — шедшими убивать друг друга армиями…
Жил неподалёку от тех краёв странный человек, услышавший в детстве о том, как возникла пустыня. Теперь из её раскалённой печи приходили хвори и смерчи, и утверждали, что она медленно, но неумолимо росла, надвигаясь и пожирая селение за селением. Что можно было с этим поделать? Молиться, да набирать побольше воды в бурдюки караванщикам, считали люди. Но странный человек почему-то решил, что можно снова превратить эти мёртвые земли в небесный сад. Сначала он надеялся, что его поддержат другие. Страдают-то от этого все! Но напрасно он ходил, приглашая других принять в том участие, ссылаясь на видение, ниспосланное ему. Слушатели только переглядывались и крутили пальцами у виска.
И он пошёл один, чтобы сделать это за всех.
Гун говорил, что на этом месте Учитель Шо всегда останавливался и повторял слова: «И пошёл он один, чтобы сделать это за всех…» Понятно, что его замысел был безумен. Он шёл на верную погибель, но никто даже не попытался остановить одержимого. Не потому, что надеялись, что у него что-то получится, а из обычного равнодушия.
И он ушёл собирать камни, разводить цветы, разбивать сады… Чем отшельник питался — неведомо, но доходили редкие слухи, будто он рыхлит песок, копает ямы под будущие посадки, которые тут же снова заносит песком, роет каналы для орошения небесной влагой, которой там почти нет, раскапывает русло несуществующей реки. Много куда более важного для людей происходило в их мире: они болели и умирали, возникали и рушились целые царства, приходили эпидемии и завоеватели, чтобы так же исчезнуть спустя какое-то время. О безумце все позабыли.
Но однажды пришли известия, что он продолжал свой бессмысленный труд.
Этому сначала не поверили:
— Сподвижник должно быть уже настолько стар, что давно предстал перед очами того, чей сад хотел восстановить!
— Сам он больше не работает, — сообщил заросший бородой до глаз, весь в пыли, голодный оборванец, — всё делает его ученик.
— Ну и ну! — качали головами, смеясь, слушатели. — У безумного учителя появился сумасшедший ученик?
Бродяга подхихикнул, и, глядя голодными глазами на исчезавшую во ртах еду на постоялом дворе, продолжил:
— Тот парень признался мне, что он, как и я поначалу, тоже не видел сада, и то наступит на невидимый куст, то сломает незримый цветок, но старец тут же указывал ему на это.
Чавканье слушателей на минуту прекратилось:
— Оба совсем плохи!
— Да-а-а…
Оборванцу в награду бросили обсосать кость, и тот впился в неё зубами, как собака, вызвав смех и замечания едоков. Затем он поведал, будто старик сообщил помощнику, что на столь неухоженный край совершенно невозможно взирать с небес, но если тут всё украсить, возродив, то Небесному Владыке захочется его посетить. Увидев же всю эту красоту, он не сможет не вернуть своё расположение к людям.
Последние слова бродяги утонули в общем хохоте и возгласах:
— Всевышний нас-то не хочет наведать…
— …а спустится увидеть повёрнутых…
— …на тех мёртвых землях!
— Ох-ха-ха!
Отсмеявшись вдоволь, бродяге швырнули новую кость, а потом спросили с ехидцей:
— И как тебе показались те призрачные сады?
— Я их не увидел…
— Ещё бы! Когда бы ты их увидел, то, пожалуй, остался ухаживать за ними?
Бродяга горько усмехнулся и промолвил:
— Да, остался бы…
Новый взрыв хохота. Едоки толкали друг друга, указывая на простофилю, вытирали слёзы от смеха. Голодный нищий смотрел на них с обидой, губы его тряслись. Он не выдержал:
— Старец видел… цветы и деревья, которых не было, слышал шелест их листьев, пение птиц, живущих на ветвях, вдыхал ароматы сада. Краски ласкали его взор, хотя старик был уже слеп.
— Слеп? — переспросил кто-то из притихших ненадолго людей.
— Да, слеп, — отвечал бродяга, — но он говорил, что есть иное, внутреннее зрение, которому доступно то, что зрячий не увидит.
— Зрячий, значит, не увидит то, что узрит слепой? — спросил голос с издёвкой.
Смех. Оборванец взял себя в руки, заискивающе улыбнулся и продолжил:
— Его помощник говорил, будто запомнил многие из растений по описанию старика. И впоследствии тот ни разу не ошибся!
— Но они же оба — того! — заметил кто-то, покрутив пальцем у виска. — Похоже, это заразно. Вот и ты не соображаешь уже, что плетёшь. Шёл бы ты отсюда да людям аппетит не портил бы…
— У меня в голове мутится от голода, — жалобно простонал бродяга.
— Что ж ты не поел тех плодов, которые вырастил сумасшедший старик, когда ходил на них посмотреть? — провожал оборванца со двора гогот едоков.
Пошатываясь, тот вышел на дорогу и вдруг увидел в тени большого дерева человека, сидящего с плодами в руке. Другой рукой незнакомец поманил его к себе и жестом показал, чтобы тот сел рядом. Лицо мужчины, замотанного в цветастый платок, из-под которого торчала седая борода, в тени было не разглядеть. Он протянул бедняге один из крупных плодов:
— Жуй долго, прежде чем проглотить, не то пища убьёт тебя. Если сделаешь, как говорю, дам ещё.
Голос у него был глухим, словно сдавленный. Бродяга опёрся спиной о ствол дерева и молча жевал. Когда он покончил с едой, то посмотрел на неизвестного.
— Теперь подожди, пусть твой желудок примет это. Запей водой и не благодари, — объяснил тот.
Оборванец не знал, какие слова сказать спасителю, но тот лишь отмахнулся:
— Отдохни-ка лучше да облегчи душу рассказом о старце, которому служил.
Бродяга вздрогнул и впился глазами в говорившего. После непродолжительной паузы он выдавил:
— С чего ты… откуда…
— Брось. Кто бы потащился туда на смерть, чтобы только посмотреть на давно несуществующего ненормального? Это даже на постоялом дворе поняли.
Бродяга опустил голову и пробормотал:
— Старик безумен…
— А мир, из которого он ушёл, нет? — глядя на него, спросил седобородый. — Или те, во дворе, нравятся тебе больше?
Его собеседник помолчал, потом покачал головой:
— Все безумны.
— Итак?
— Я слышал разное о старике, прежде чем пойти к нему. Но один человек сказал то, что меня удивило — будто он пошёл страдать за других, за что ему многое простится. С самого рождения я встречал мало хорошего, но чтобы кто-то решил отдать свою жизнь за этих людей… Впрочем, родных у меня не осталось и мне пришлось жить впроголодь. Однажды захотелось увидеть святого человека и, может быть, даже чему-то у него научиться. Но оказалось, что не смогу… Святой лишь любовался открывавшейся ему красотой, я же только пялился на ямы и холмики из камней в пустыне. Там, погибая от голода, я наблюдал, как он не нуждается ни в питье, ни в пище, обходясь только плодами своего незримого сада. Он беседовал с каждым из растений, называя его по имени! Он видел их, ощущал — это точно… Потом и я стал запоминать. Он ни разу не ошибся… Когда какой-то цветок поникал, старец шёл к нему с ласковыми словами, беседовал, шептал ему что-то доброе, хвалил, и тот снова поднимал голову, воспрянув. «Вот так же и с людьми, — говорил он, — только так поступать с ними и нужно». Но я так и не увидел то, что было ему открыто. Иногда мне казалось, что я слышу птиц, шелест листьев от ветерка, даже журчание ручья за спиной… но я оборачивался и мой взгляд натыкался везде на те же самые камни и пески…
Седобородый вздохнул, потом спросил:
— А если бы увидел, остался бы?
— Да, остался бы.
Седобородый снова вздохнул:
— Зачем лжёшь?
Бродяга испуганно взглянул на него и поторопился с ответом:
— Э-э… это случилось на обратном пути. Непреодолимое желание вдруг явилось, шепча: «Обернись!» Не надо было, но я не удержался. То, что открылось мне, было садом… его садом! Я пал на колени и рухнул в беспамятстве на песок. Караванщики, подобравшие меня, уверяли, что видели и не такие миражи…
— И ты поверил. Почему?
— Потому что… это так и есть.
— Потому что ты хотел в это поверить. А хотел поверить, потому что хотел жить, а не научиться. Ты поплёлся в пустыню от безысходности, из любопытства: а вдруг там есть-таки бесплатная пища? Ты увидел чудо — того, кто собирал урожай с трудов своих, но не это было твоей целью, а потому оно и не вдохновило тебя. Даже когда тебе было дано узреть тот дивный сад…
Беглец лишь опустил голову.
— Но в третий раз ты отказался уже здесь, когда захотел пожать плоды своего рассказа о безумце и садах его воображения.
— Но я… — лепетал оборванец.
— Ты и сейчас ищешь себе оправдания! Так знай — ты ел плоды моего сада! — промолвим седобородый и снял платок.
— Нет! — закричал бродяга, узнавший старика из пустыни.
— Да! — спокойно ответил тот. — Ты видел сад. Ты хотел остаться, говоришь?
Его собеседник не мог вымолвить ничего. Руки, которыми он закрывался, словно от ужасного видения, дрожали, голова тряслась.
— Не возражаешь? Так оставайся!
Бродяга попытался прикоснуться к одежде старика, но его руки провалились в пустоту…
С тех пор безумный беглец бродит по свету, словно по пустыне, пытаясь что-то рассказать другим, но его слышит только ветер. Да и тот не даёт понять, услышал ли. А тот, кого не слышат — где бы он ни был — не в пустыне ли?