Человек, которому хватало денег

Деловая притча от Сергея Занина


Жил некогда в прославленном Дамаске человек по имени Хаким. Он держал самую лучшую кондитерскую лавку во всем городе. И это не было преувеличением. Стоило кому-то в разговоре упомянуть имя Хакима, как собеседники умолкали, начинали блаженно улыбаться и сглатывать слюну, буквально наяву ощущая вкус восхитительного рахат-лукума, лимонной нуги, сказочной пахлавы. А печенье с корицей! А чудесная халва! Только в двух местах можно было попробовать такую халву — в лавке старого Хакима и на небесах.
С самого утра в лавке толпился народ — от гордых богачей до простого люда. Покупатели знали, что надо прийти как можно раньше, потому что к обеду всё распродавалось подчистую. Хаким и его единственный приказчик честно старались угодить покупателям, два кондитера трудились не покладая рук, но охотников унести домой корзинку со сладостями было всегда намного больше, чем самих сладостей. Унести — не значит донести! По дороге домой десять сдобных пирожков необъяснимым образом превращались в два, и домочадцам приходилось довольствоваться путаными байками о карманных ворах или нападении бродячих собак.
Рассказывают, что даже закоренелые пьяницы отказывались от выпивки, чтобы сберечь деньги для лавки Хакима. Но для их несчастных жён ничего не менялось. Не в силах устоять перед сладким соблазном, бывшие пропойцы, как и прежде, продавали домашние вещи и клянчили медяки у посетителей лавки.
А однажды с Хакимом произошла поистине удивительная история. Вдруг среди бела дня раздался громкий топот, лязг металла, испуганные крики покупателей — и в лавку ворвался целый отряд дворцовых стражников. Они без всяких церемоний вытащили ошеломлённого хозяина из-за прилавка и повели во дворец. Он умолял их объяснить, в чём его вина, но в ответ слышал только страшные слова:
— Была бы плаха, а виновный найдётся!
И вот Хакима ввели в огромный зал, от края до края заполненный раззолочёнными вельможами, и поставили на колени перед троном.
— А-а, это тот самый лавочник, — услышал он грозный голос властителя Сирии и Палестины. — Встань и подойди ближе.
Ноги Хакима подкашивались от страха. Мысленно он уже распрощался с жизнью, только надеялся, что переход в лучший мир будет не слишком мучительным.
— Слышал ли ты, лавочник, мой сегодняшний приказ? — сурово спросил эмир. — Тот, кто принесёт в гарем хотя бы одно пирожное из твоей лавки, будет немедленно повешен на городской стене.
— Но почему, о сиятельный эмир? — заикаясь, спросил Хаким.
— А потому, что мои жёны и наложницы души не чают в твоих сладостях и поедают их без меры и счёта. Евнухи жалуются, что они отказываются от обычных кушаний и толстеют прямо на глазах. Я бы простил это прегрешение, ведь красивая женщина не должна быть тощей. Но мне стало казаться, что они любят твой ореховый чак-чак больше, чем своего повелителя. А это уже государственное преступление!
При этих словах Хаким зажмурился от ужаса и как подкошенный упал на колени. Но эмир вдруг расхохотался и сказал:
— Но я их понимаю! Я сам иногда так объедаюсь твоей несравненной пахлавой, что мне уже не до любовных утех с моими красавицами!
— Пощади, о царь царей! — вскричал ничего не соображающий Хаким.
Эмир расхохотался ещё громче, а за ним засмеялись визири, чиновники, иностранные послы, слуги и стражники.
— Не бойся. Сегодня мы не караем, а награждаем. Я жалую тебе звание Поставщика Великого Эмира и дарую почётнейшую привилегию бесплатно доставлять к моему столу твой несравненный розовый шербет. Ступай, лавочник. И не забудь о пахлаве!
Об этой истории уже к вечеру знал весь город, и покупателей в лавке стало вдвое больше прежнего. Глядя на постоянную толчею перед прилавком, друзья не раз говорили Хакиму:
— Разве ты не видишь, что давно пора построить новую большую лавку? А ещё надо нанять кондитеров и приказчиков. Зачем тебе весь день стоять на ногах и прислуживать покупателям? Ведь ты теперь поставщик самого эмира! Ты Можешь заработать уйму денег и жить в своё удовольствие.
Хаким отмахивался:
— Нет, друзья, я даже думать об этом не хочу. Новые заботы не сравнятся с новыми доходами. Надо строить новую лавку, надо нанимать приказчиков, надо искать новых кондитеров — попробуй найди таких же умелых, какие работают у меня сейчас. И потом: мне совершенно хватает того, что я имею. И я люблю своих покупателей, я с радостью встречаю их в лавке. Многих я знал ещё детьми, и теперь они покупают мои сладости уже для своих собственных детей и внуков.
Друзья только разводили руками:
— Немыслимо! Как человеку может хватать денег, да ещё когда деньги сами лезут в руки?
Однажды в дом лавочника пришли пять самых богатых дамасских купцов во главе с суконщиком Гасаном.
— Выслушай нас, уважаемый Хаким. Ты делаешь лучшие сладости в Дамаске. Да, что в Дамаске! Мы побывали во множестве земель и готовы поклясться, что во всём подлунном мире нет ничего вкуснее твоих лакомств. — Купцы зачмокали губами, а Гасан продолжил: — Согласись, что было бы неразумно упустить такую великолепную возможность.
— О какой возможности вы говорите, почтеннейший Гасан?
— Мы полагаем, что тебе следует расширить твоё дело.
— Да, я подумываю открыть новую лавку в западной части города, — важно произнёс Хаким. Это была неправда, но ему не хотелось ударить в грязь лицом перед такими именитыми гостями.
Гасан небрежно махнул рукой:
— Речь не о западной части, и тем более не об одной лавке! Ты можешь открыть лавки не только в Дамаске, но и в Каире, Багдаде, Самарканде, Марракеше! Ты можешь стать поставщиком самого халифа Гаруна аль-Рашида, да продлятся его годы вечно! Но и это только начало. Вывеску «Знаменитые сладости Хакима» — кстати, тебе нравится название? — так вот, эту вывеску должны увидеть и за пределами правоверного мира: в ромейском Константинополе, франкском Париже и даже в Восточной империи Великого Жёлтого Императора. Твои пирожные будут вкушать султаны и короли и платить за них червонным золотом. Ты станешь богатым и знаменитым, купишь дом за городом, роскошный паланкин, возьмёшь молодую жену, твоя-то, прости меня, уже совсем старая и мало на что годится.
Хакиму вдруг стало страшно, как когда-то во дворце эмира.
— Досточтимые гости, я простой лавочник, мне не нужны империи и королевства. Мой отец и мой дед тоже были простыми лавочниками и завещали мне эту лавку, а я, если на то будет воля Всевышнего, передам своё дело сыну. К тому же пяти жизней не хватит даже на то, чтобы объехать все эти города и земли, не то, что управлять лавками. Признаться, я с одной-то едва справляюсь. Как уследить за работниками, если они находятся в тысяче фарсангов от тебя? Без присмотра хозяина они начнут воровать и лениться, мои сладости уже не будут такими вкусными, а имя Хакима станет посмешищем.
Гасан успокоительно поднял руку:
— Для всех лавок надо нанять управляющих, раз в три месяца они будут отсылать тебе выручку. Тебе не о чём тревожиться. Мы будем рады войти в твоё дело, поможем тебе и советом, и деньгами. Мы люди опытные и большую часть хлопот возьмём на себя.
— А можно сделать и по-другому, — сказал виноторговец Максуд. — Ты будешь продавать всем желающим свои рецепты и право использовать вывеску «Знаменитые сладости Хакима». Продавать за очень большие деньги!
— Ничего не выйдет, — упирался Хаким. — Многие кондитеры выведывали у меня мои рецепты. Я никому не отказывал. И что же? Вкус был совсем не тот!
— Кто в Генуе или в Мешхеде будет знать настоящий вкус твоих пирожных? Немного хуже, немного лучше — какая разница? Зато уже через год ты будешь купаться в деньгах.
Хаким твёрдо ответил:
— Я не хочу купаться в деньгах. Мне достаточно тех, что у меня есть. И мне нравится моя лавка, нравится самому стоять за прилавком. И моя старая жена меня тоже устраивает!
Гасан даже подскочил со скамьи:
— Разве так бывает? Разве человеку может быть достаточно денег? Разве не за тем люди открывают лавки и мастерские, чтобы зарабатывать столько, сколько можно заработать, а заработанные деньги немедленно вкладывать в расширение и умножение дела? И если подворачивается случай стать богачом, разве не безумие — отказываться от такого случая?
Купцы наперебой убеждали Хакима, однако он стоял на своём. Снова и снова приходили они к Хакиму, но так и не смогли его уговорить. Он желал жить, как прежде, и наотрез отказался менять свою жизнь.