Спасибо, Павел...

Павел мел свой участок. Сталинский дом, осенние листья, цоканье каблуков по асфальту.

Она, идет. Все вокруг замирало, когда шла она. Ее каштановые волосы и алые губы, карие глаза и узконосые туфли. После нее оставалось нежное облачко, боясь спугнуть его - он не мел, а долго стоял, мечтательно глядя ей вслед.

Она не смотрела в его сторону, вообще казалось, что она летела на своих узконосых туфлях мимо, в какое-то, одной ей ведомое прекрасное далеко.

В его дворницкой на первом этаже пахло чаем с лимоном, старыми книгами и осенними листьями. Куда еще было идти иногороднему выпускнику филфака с диссидентскими мыслями. В дворники, конечно. Мети себе листья и слагай свои вирши. Социалистическая сказка. Он пил чай с лимоном и не записывал те прекрасные стихи, которые неслись бегущей строкой в его голове. Он не мог их записывать, ибо они были божественны, бумага была не достойна их. Он мог бы прочитать их только ЕЙ…

Выпал снег, узконосые туфли сменили узконосые сапоги, цоканье поменялось на хруст, метла на лопату.

Однажды вечером, любуясь блеском выпавшего снега под дворовым фонарем, Павел услышал скрип ее шагов, почувствовал ее приближение. Но вдруг шаги оборвались, послышались чужие шаги, вскрик, свист. Павел кинулся в арку, держа свою грозную лопату на перевес. В каком-то приступе ярости он молниеносно раскидал трех парней, окруживших ЕЕ, орудуя своей лопатой как мечом самурая. Хулиганы убежали, пошел снег, ее лицо приблизилось к его лицу.

- Спасибо, Павел, - тихо и нежно сказала она, отряхнула свое пальто и похрустела домой.

Спасибо, Павел, слышалось ему всю ночь, все утро, весь день. Весь в жару, бледный он метался на кровати, но на лице его была блаженная улыбка счастья. Она знает, как его зовут, она знает и видит его, боже мой, спасибо тебе за то, что я живу. Мама, спасибо, что ты назвала меня Павлом. Ведь она сказала "спасибо, Павел", …и он грезил в бреду о том, как они вместе летят на облаке, куда то ввысь, невесомые и счастливые…

Потом она пропала, его место отдали другому дворнику, он устроился учителем в школу под Москвой. Там, в школе, замечательная девушка Тоня, учительница труда, стала верной спутницей его жизни. Рос их сын Гоша, они купили москвич и ездили к Тониным родителям на дачу. Шла жизнь, Гоша вырос, женился, и они стали бабушкой и дедушкой. Они коротали вдвоем вечера, забирали внука со школы к себе, закатывали варенье на зиму. А потом Тони не стало, она не проснулась утром. Павел Аркадьевич не стал ее будить, была суббота, но к 12 дня забеспокоился. Потом понял, заплакал.

Он сразу как-то постарел, сник…

Он глядел из окна дома престарелых на осенний парк, на монотонные движения дворничихи, которая мела листья, и, что-то бурчал себе под нос.

Сын уехал в другой город, увез семью. Квартиру продал. Звал с собой, но Павел Аркадьевич наотрез отказался уезжать от Тони, от могилки на кладбище.

Он отвернулся от окна, посмотрел на старушку, сидящую возле аквариума с вязанием. Она заснула, ее вязание медленно съезжало на пол. Он подошел, поднял, положил ей на колени.

Она открыла глаза, посмотрела на него с улыбкой.

- Спасибо, Павел, - сказала она неожиданно молодым голосом.

И земля будто ушла у него испод ног, будто не было целой жизни, будто машина времени распахнула двери, услышав заветные слова.

Спасибо, Павел, звучало все тише, тише. И земля стала казаться все дальше, он поднимался выше, становился все легче, все моложе. Белое пушистое облако несло его по голубому небу, и только где-то далеко внизу он еще видел краешек планеты, на которой провел этот краткий миг под названием жизнь.

Татьяна Трешкур